Глава 1

Открытое настежь окно. Бесконечный холодный воздух, ледяной, кусающий мою кожу. Пахнущий свободой.
Свобода… никогда не желал быть чьей-то игрушкой. Я мечтал, мечтаю о свободе. Рвусь наружу.
Нужна ли она мне, свобода? Никогда не сомневался в ответе.
Когда твои сильные, тренированные квиддичем руки держат меня, я рвусь на свободу. Но не я прикован. Ты.
Ты цепляешься за меня, стонешь мне в рот, умоляя без слов. Зачем слова? Я и так знаю, я и так могу притвориться, что не понимаю твоего языка. Не понимаю, когда ты скользишь губами по моей шее. Я заставляю тебя спускаться все ниже. Дергаю тебя за отросшие пряди волос. Приказываю продолжить. И ты повинуешься. Мне нравится, когда ты повинуешься. Когда твои губы обхватывают мою плоть и моя голова кружится от упоения властью и наслаждением. Ты тянешь, двигаешься медленно. Для тебя сладка эта твердая иллюзия, что ты сильнее меня. Что ты оковал меня цепями наслаждения и держишь крепко. Крепче, чем я тебя. Тебе кажется, что ты можешь уйти в любой момент. Но кто может предложить тебе больше чем я? И ты остаешься, скользишь языком по моему члену, от основания до той точки, которая дает электрический сигнал по всему телу, сигнал резкого, упоительного удовольствия. Я запрокидываю голову, упираясь затылком в стену, и тебе кажется, что цепи, которые ты мысленно накинул на меня, крепче, чем когда-либо.
На моих губах блуждает улыбка. Мне сладок твой самообман. И я вплетаю свои пальцы в твои волосы, заставляя тебя двигаться быстрей. Принимать меня все глубже. И потом, в конце, почувствовать, как я изливаюсь в твое горло.
Мой. Мой до последнего клочка плоти. Истерзанный моими грубыми пальцами, когда я грубо врываюсь в тебя, впиваясь в твои бедра, оставляя синяки. Царапины на твоей груди – легкие ласки во время поцелуев. Всякий раз ты сдаешься и стонешь, больше от возбуждения, чем от боли.
Внутри меня что-то взрывается фейерверком наслаждения, когда ты кричишь от резкой боли от моего грубого вторжения. А когда я задеваю эту точку внутри тебя, твой крик боли переходит в глубокий стон наслаждения.
Только так я и умею. Брать, не отдавая. Но кто может дать тебе больше, чем я?
Всякий раз ты приходишь ко мне. Невидимый, ты долго стоишь, прислонившись к двери. Я не вижу тебя, но я чувствую твое присутствие. Тебе всякий раз кажется, что можно еще просто уйти, что все это – лишь иллюзия, что ты не принадлежишь мне… идиот. Ты не можешь понять, что этой боли, этого наслаждения ты не получишь больше ни от кого.
Я знаю, у тебя никого кроме меня не было. Ты знаешь, что моя постель была плацдармом многих противоборств, всегда оканчивавшихся в мою пользу. Ты прекрасно знаешь, что любая хогвартская шлюха, любого пола и возраста, кого не назови, либо мечтает обо мне либо уже побывала со мной. Но все они молчат. Легко догадаться, почему…
Ты это тоже чувствуешь. Ну, и каково чувствовать в себе эту животную страсть, это блядское желание отдаться, крутить своей задницей передо мной, желая, чтобы я грубо взял тебя? Как там после этого поживает твоя гриффиндорская гордость, мой Золотой Мальчик?
Надеюсь, неплохо. Надеюсь, она уже сдохла.
Но ты держишься. Каждый день, как ни в чем не бывало, ходишь, ешь, учишься, улыбаешься. И каждую ночь приходишь ко мне. И стонешь подо мной, такой беззащитный, стоя подо мной, выгибаясь, умоляя о большей боли. О большем наслаждении. А потом, кончив, падаешь на постель без сил и выдыхаешь (или почти выплевываешь?): «Я тебя ненавижу, Малфой». Да ну? Сколько телячьих нежностей для того, кто только что сладострастно стонал под моими ударами, умоляя «еще, да, о-о-о, Драко… глубже, да-а, да, ДА-А-А, Драко!». Всякий раз ты отвечаешь на это градом оскорблений. А я ехидно усмехаюсь, и выпихиваю тебя из комнаты в чем мать родила и выкидываю тебе вслед все твое шмотье и твою мантию.
Людям свойственно ненавидеть то, в чем они нуждаются. Ты нуждаешься во мне.
Я как наркотик для тебя.