Свет был погашен, и две тени мягко танцевали в полумраке. Их плавные движения заворожили бы любого зрителя, имевшего счастье наблюдать этот танец двух худых почти одинаковых тел. Резкие, слегка угловатые сгибы локтей, острые кромки граней коленей, и два силуэта голов, слившихся в страстном поцелуе. Длинные волосы то и дело закрывали силуэты лиц, глаза за плотно скрытыми веками не давали отблесков. Эти двое принадлежали только друг другу. И были друг другом в этот момент. Если и была некая красота в выражении любви, то она могла быть только такой. Чувственность, искренность, отречение от всего остального мира, забвение всех страхов и преодоление любых преград - жертва, приносимая одним ради другого.
Драко мягко отстранился от губ Гермионы, обвил своими пальцами её запястья и аккуратно, но настойчиво потянул вслед за собой к широкой кровати. Она нехотя открыла затуманенные глаза, слегка покачнулась и последовала за любимым. Огрубевшие подушечки пальцев вновь едва прикоснулись к нежной коже за ушами, мягко проследовали вниз по шее и поднялись по щекам к полузакрытым глазам. Горячие сухие губы вновь коснулись век, слегка дрогнувших от их жара. Медленно проследовали ниже и, наконец, нашли такие же горячие сухие губы, с которых уже был готов сорваться еле слышный стон. Драко почувствовал край кровати и упал на спину, не отпуская рук Гермионы. Лёгкий шелест черного тонкого хлопка о белый шёлк был заглушен прерывистым дыханием пары. Пальцы Драко разжались, и руки Гермионы обрели долгожданную свободу, пустившись в бесконечный путь по телу. Обвили, будто плющ - каменные стены, шею, затем натолкнулись на верхнюю пуговицу рубашки, и аккуратно, почти воздушно и неосязаемо, расстегнули её, всё больше обнажая дрожащую грудь, и устремились вниз. Новая пуговица - и новая победа. Тонкие пальцы, словно солдаты, брали укрепление за укреплением, постепенно захватывая всю крепость целиком. Бастион за бастионом, башня за башней. Медленно, без спешки и усталости. В уже давно ставшем привычным мягком и спокойном ритме. Наконец, тело Драко стало свободно от рубашки. Мягко поднявшись по бокам на плечи, руки Гермионы разошлись в разные стороны по тонким угловатым рукам, стягивая хлопок рукавов и освобождая руки. Дважды перевернувшись на кровати, две тени оставили мятый черный хлопок на другой её стороне.
Сны разума порождают чудовищ. Заставляют грешить. Город, всё великолепие и ненасытность которого в этот момент обрели невиданную силу и свободу, безудержную власть, дарил полумрак и отстранённость двум теням на кровати. Город угрюмо смотрел на них сквозь не закрытые шторами окна отблесками фар, шумом подземки, испарениями влажной горьковатой дождевой воды. Город завидовал счастью двух самых совершенных в своём бескрайнем рваном теле существ, обрекая их на неотвратимое страдание. Темнотой неба, мягкостью, прохладностью ветра сквозь мелкие щели в деревянных рамах окон, город баюкал и ласкал их, целовал и обнимал. А они делали то же самое. Только друг с другом.
Пальцы Гермионы медленно проследовали по животу любимого, наткнулись на краешек джинсов, протиснулись под них на пару сантиметров, но, осознав всё бессилие беспрепятственного проникновения к цели, смирились со своей участью, и нехотя устремились к пряжке ремня. Движения тонких пальцев были чёткими и крайне точными. Всего пара мгновений, и широкий кожаный ремень пал жертвой их ненасытности и настырности. Ещё одна маленькая победа в великой и грозной войне...
Пару раз моргнули фонари на улице - перебои с напряжением были частым явлением в этом старом квартале. Но двое подростков не заметили этого мелькания - слишком поглощены они были собой и друг другом, чтобы замечать хоть что-то кроме себя. Тяжёлое, громкое дыхание становилось невыносимо быстрым. То и дело срывавшиеся с сомкнутых в поцелуе губ стоны причиняли почти боль, оглушали, затмевали все звуки города. Плотно закрытые глаза влюбленных не видели плясок света и теней на стенах номера. Они видели только друг друга. Только себя...
Гермиона медленно начала спускать с Драко джинсы, освобождая тонкие ноги, насколько хватало длины собственных рук. Заставила себя отстранить свои искусанные, начавшие кровоточить губы от таких же опухших и ставших слишком чувствительными губ любимого. Заставила себя открыть глаза и посмотреть на слишком знакомое лицо. Рассмотреть каждую едва заметную складочку нежной бархатистой кожи, чуть печальные глаза, наклониться лбом к губам и почувствовать прерывистое поверхностное учащённое дыхание. Закрыла глаза и продолжала наслаждаться беспомощностью своей любви в этот момент. Ловила каждое мгновение, упивалась им, дорожила. Хотела навсегда запечатлеть в своей памяти. Насладиться. До конца...
Где-то громко крикнула птица. Завыла собака. С чьего-то стола на твёрдый пол упала стеклянная бутылка и разбилась, громко и нагло разорвав тишину. Нажал на клаксон уставший за день таксист. Взвизгнули шины. Нагрелись тормозные диски. Машина резко остановилась. Но было поздно. Тело зазевавшегося пьяного докера, завсегдатая паба, уже летело по воздуху и приземлилось в полутора метрах от переднего бампера жёлтой машины. Раздался плотный шлепок тела о мокрый асфальт. Взметнулся сноп водяных капель. Из карманов заштопанной, ставшей грязно-рыжей от времени робы сбитого посыпалась мелочь, нарушая нереальную тишину плотной завесы ночи. Таксист сжимал руль онемевшими руками. Костяшки пальцев побелели и начинали болеть. Глаза увлажнились и смотрели вперёд, ничего не видя перед собой. Нога ещё со всей силы давила вжатую в пол педаль тормоза. Последняя монета в 5 шиллингов докатилась по мокрому грязному асфальту до канализационного люка, остановилась, немного постояла на ребре, и, всё же решившись, упала в воду решкой вверх. Таксист переводил непонимающий взгляд с монеты на безымянный палец левой руки сбитого им докера, где еле заметно в этой сгустившейся тьме поблескивало кольцо. Раздался женский визг...
Гермиона целовала живот Драко. От каждого прикосновения горячих губ ее Слизеринец еле слышно стонал, чуть прогибался в спине, запрокидывал голову, вжимался затылком в кровать. Гермиона опускалась всё ниже и ниже. Член Драко чуть покачивался в такт прикосновениям губ любимой. На самом его кончике тускло блестела с каждой секундой увеличивающаяся капелька смазки. Губы Гермионы уже перешли на лобок, целуя жесткие светлые волосы. Драко впервые за ночь громко застонал...
Звук полицейской сирены становился всё громче. Толпа докеров в таких же потрёпанных, выцветших робах, обступила тело мёртвого. Женщина, наконец, перестала кричать и заплакала. Гул сирены затих, полисмены вышли из машины. Вслед за ними приехала машина реанимационной бригады. Санитары вышли из машины и направились к телу. Прощупали пульс, молча помотали головами. Таксист сидел, сжимая руль, и смотрел в пустоту. Костяшки его пальцев посинели...
Гермиона коснулась губами багровой плоти любимого. Драко вскрикнул и подался назад. Она всё глубже погружала члён парня в свой пересохший рот. Обвила головку шершавым языком. Чуть прикусила член зубами. Драко не шевелился, лишь слёзы текли из уголков его плотно закрытых глаз. Гермиона продолжала ласкать член Малфоя. Сделала пару сосущих движений. Заглотила член целиком. Драко в последний раз дёрнулся и закричал. Член моментально набух и резко ударил по нёбу. В рот Гермионы брызнула горячая вязкая струя...
Полисмены защёлкнули наручники на запястьях таксиста, смотревшего в никуда. Толпа зевак уже начала расходиться. Труп, упакованный в пластиковый мешок, уже увезли. Последней мыслью, мелькнувшей в голове таксиста, чью голову пригибала рука полисмена, усаживающего его на заднее сидение машины, была фотография его семилетнего сына, которую он забыл прихватить с приборной доски своей машины. А ещё то, что он так и не попадёт в эту субботу на матч "Арсенала" с "Манчестером"...
Двое подростков лежали, обнявшись, на самом краю нерасправленной двуспальной кровати и спали. Гермиона была в одежде, Драко - нет. Всё, что слышали они сейчас, было лишь едва заметным их дыханием...
Одинокая машина проехала по слабо освещённой улице в этот поздний час. Свет её фар на мгновение выхватил из тьмы счастливые, несколько печальные лица влюбленных, лежащих в обнимку. А ещё он выхватил смятую черную хлопчатую рубашку, лежащую на другом краю кровати. На короткое мгновение темнота в комнате отпустила в свет кусок черного хлопка, лежащего на белом шёлке...
Ночной город засыпал вместе со своими жителями. Он был убаюкан собственной дневной усталостью. Оглушён собственными звуками. Ослеплён своим светом. Город засыпал. И вся его усталость сейчас растворялась в первых каплях нового дождя. Дождя, смывающего пыль с его мостовых. Приносящего очищение. И уносящего в водослив уже успевшую засохнуть кровь сбитого докера у паба. Розовая вода медленно текла по потрескавшемуся асфальту, падала крупными каплями в водосток, текла по канализационным трубам и попадала в Темзу. А река несла её в океан. Где она перемешивалась с холодной океанской водой. Кровь исчезала. Люди исчезали...