Название: «Цепи»
Автор: Crystal Sphere (crystalsphere@bk.ru)
Фандом: Death Note
Направленность: яой
Пейринг: Ягами Лайт-Кира/L-Рюудзаки
Рейтинг: NC-17
Жанр: романс
Размер: мини

Ласковое солнце, тёплый ветер, шелест прибоя и яркие краски – только для нас двоих.
В моём сне всё было именно так. В моём странном сне ты улыбаешься, протягиваешь руку, зовёшь за собой. Почему я вспомнил этот сон сейчас? Рюудзаки, L… Могло ли всё быть иначе для нас двоих? Я никогда не узнаю ответ. Я задумался об этом слишком поздно, мне не у кого спросить. Даже Рюука нет поблизости, я больше не Кира, я проиграл. Всё, к чему я стремился, рухнуло на моих глазах, не будет нового, идеального мира, о котором я мечтал, я никогда не стану его богом. Я умру здесь, на пыльной лестнице, в чужом пустынном доме, в пятне солнечного света. Закатное солнце почти не греет, но это лучше, чем умирать в темноте…

Мысли путаются. Возможно, мне чудится, или я вправду вижу тебя? Ты стоишь в нескольких шагах, у подножия лестницы. Балка скрывает твоё лицо, я не вижу твои глаза. Только плечи – узкие, сгорбленные, растянутый ворот белой майки с длинным рукавом и мешковато висящие джинсы. Ты всегда ходил в одном и том же, почему? Ведь ты был богат. А твои волосы похожи на приглаженные иглы дикобраза. Густые, чёрные, они могли бы выглядеть очень эффектно, если сделать причёску. Почему ты никогда не делал этого? Почему я ни разу не спросил? Какие глупости лезут в голову… И почему мне так нестерпимо хочется видеть твои глаза?
Мы одни на лестнице, как в тот день, когда я в последний раз видел тебя. Ты сказал тогда, что тебе грустно оттого, что скоро нам придётся расстаться. Знал ли ты в тот момент, что отсчёт идёт уже на минуты? Я был твоим смертельным врагом, а ты вытирал мне ноги, словно прося прощения. За что? Быть может, за то, что помешал исполнению моей мечты? За эту мою сегодняшнюю грусть? Ты победил, Рюудзаки, Киры больше нет. Остался лишь Ягами Лайт, и он, умирая, думает о тебе…

«Закатный свет отражается в твоих глазах. Твоё лицо так печально… Прости меня, я не мог иначе, как не мог иначе и ты. Мы никогда не говорили друг другу правды… Хотя нет, я был откровенен с тобой, когда сказал, что ты мой единственный друг, которого у меня никогда не было. А вот ты слукавил, ответив, что я твой лучший друг. Ведь ты не считал меня другом, Лайт. Я был откровенен, когда улыбался тебе, в тот день, когда ты нашёл меня сидящим на скамейке перед университетом. Но когда я увидел твои глаза, то понял, что ты не рад меня видеть. Мы балансировали на грани жизни и смерти, и в этой опасной игре не было места чувствам. Ты видел во мне смертельного врага, я видел в тебе преступника и убийцу. И всё же, я был рад каждой нашей встрече, я был счастлив в этом отчаянном поединке с тобой, Лайт…»

Рюук говорил мне, что человек, использовавший Тетрадь Смерти хотя бы раз, не попадёт ни в рай, ни в ад. Куда же я направляюсь? Больше всего мне хотелось бы, чтобы там был и ты. У меня никогда не было близкого друга, просто не было в этом потребности. Я никогда не чувствовал одиночества, мне всегда было прекрасно одному. Но теперь… я испытываю тоску, как будто тысячи невидимых нитей тянутся от моего сердца к тебе, связывая нас, словно цепи. Почему-то лишь сейчас я понял, как сильно мне не хватало тебя все эти годы, Рюудзаки. Может быть, в этом ирония смерти, но я помню всё до мелочей, каждый день, проведённый с тобой. Когда я увидел тебя в первый раз, на вступительном экзамене в Тодай, меня поразил твой пристальный взгляд и странная поза. Ты тоже смотрел на меня. Словно сканировал взглядом. Позже, на церемонии посвящения, когда ты представился мне как L, я уже не удивлялся твоей внешности, но был шокирован твоим поступком. Ты обыграл меня по всем статьям, приблизившись ко мне и не оставив ни единого шанса тебя убить: взял себе имя поп-актёра и, главное, начал открытую игру. В такой ситуации твоя смерть была не только невозможна, но и крайне невыгодна мне. Убить тебя сразу же, как только ты раскрылся мне, означало указать полиции на себя. А первый раз, когда ты переиграл меня, был по телевидению, с подставным Линд Л. Тейлором, когда ты мгновенно доказал существование Киры, определил моё местонахождение и данные, необходимые мне для убийства. И был ещё третий раз, не последний, конечно, когда, после моей предполагаемой встречи со вторым Кирой, ты попросил следователей подозревать меня в случае твоей внезапной смерти. А мне ведь оставалось только сообщить Рем детали… Да, ты был мастер делать такие неожиданные ходы, Рюудзаки. Настоящий виртуоз. Но почему-то ярче всего мне сейчас вспоминается совсем другое: тот день, когда, после поединка в теннис, мы шли по цветущей аллее среди тысяч летящих лепестков сакуры. Я не смотрел на тебя тогда, но картина, запечатлевшаяся в моём сознании, когда ты сказал, что подозреваешь меня в том, что я Кира… Та картина была слишком прекрасна, чтобы я мог её забыть. В тот момент я остановился, позволив тебе пройти вперёд. Я рассмеялся, изобразив удивление, а сам едва мог отделаться от мысли о том, как трогательно ты выглядел под «дождём» из бледно-розовых кружащихся лепестков. Я никогда не признался бы ни себе, ни, тем более, тебе. Никогда в жизни, но в смерти…

«Мы поклялись остановить друг друга любой ценой, каждый из нас назвал себя справедливостью. В итоге, мы оба выполнили клятву, оба победили, а значит, оба и проиграли. И теперь, видя, как ты умираешь, я сожалею только об одном: о том, что не могу умереть ещё раз, вместе с тобой. Видишь ли ты меня, Лайт? Я рядом, я был с тобой все эти годы…»

…Когда-то я ненавидел тебя. Ненавидел за то, что ты посмел бросить мне вызов. За то, что посмел судить меня, называя преступником, тогда как я считал себя богом. Но из всех людей только ты был достоин стать моим противником. Ты обыгрывал меня, расставлял ловушки, доводил до исступлённой ярости, заставляя рисковать, менять планы и выкручиваться из безвыходных ситуаций. Я злился и проклинал тебя, ведь это было гораздо проще, чем признаться себе в том, что в такие моменты в глубине души я восхищался тобой. Я наносил удар, и ты всегда давал сдачи – «око за око». Ты умел драться, а мне… драться было в тысячу раз легче, чем, например, стереть из души то странное чувство «чужого одиночества», которое я испытывал порой, глядя на тебя. Как в тот день, когда полиция отказалась от расследования дела Киры, и Айдзава-сан ушёл, оскорблённый твоей манерой общения с людьми. Тогда ты сказал ему «спасибо за работу» и сидел неподвижно, глядя перед собой, пока он уходил. А я кожей чувствовал, как ты весь внутренне сжался. Его уход был для тебя словно пощёчина, хотя, вероятно, именно этого ты и добивался, не желая, чтобы он жертвовал интересами семьи ради того, чтобы продолжить расследование.

«Иногда мне казалось, что мы нечто большее, чем друзья или соперники, в те дни, после твоего 50-дневного заключения, когда мы вместе работали над делом, связанные общей целью поймать Киру во что бы то ни стало, прикованные друг к другу моими подозрениями и железом наручников. Я был рядом с тобой каждый день, 24 часа в сутки. Я видел, как ты спишь, что может быть интимнее? Ведь во время сна человек открыт и беззащитен, он такой, какой есть, без лукавства, без прикрас. Ты спал, как самый обычный человек, Лайт. Чаще всего на боку, положив одну руку под щёку, а другую, с наручником – перед собой. Цепь свисала в проёме между нашими кроватями, и иногда, когда я не мог уснуть, я наблюдал, как её металлические звенья поблёскивали в лунном свете, лившемся из окна…»

…Ты был самым странным, эксцентричным, невыносимым и самым гениальным из всех, кого я знал. В разговоре с тобой я всегда ждал подвоха, и только в быту ты был до нелепости уязвим. Очень скоро я понял, что для тебя наручники были гораздо большей неловкостью и неудобством, чем для меня. Ты всегда деликатно отворачивался в уборной. Забирался с ногами на крышку унитаза и сидел там, уставившись в потолок и задумчиво водя подушечкой большого пальца по нижней губе, пока я принимал ванну или душ. Забавно хмурился и ворчал, когда я начинал переодеваться, не предупредив тебя, а мне доставляло мстительное удовольствие видеть тебя смущённым. Ты спал по-детски, подтянув к груди колени и обхватив их одной рукой, с ангельски невинным выражением лица посасывая большой палец и тихо сопя. В какой-то момент мне маниакально захотелось подарить тебе большого плюшевого зайца, чтобы ты обнимал его во сне. Но наутро, вспомнив об этом желании, я, конечно, тут же отбросил его, поразившись, какой бред может выдать подсознание в ночные часы, когда мозгу положено отдыхать. Окончательно я в этом убедился и стал остерегаться своих желаний, когда в одну из таких бессонных ночей мне захотелось тебя обнять – прилечь позади тебя и обнять, почувствовать твоё тепло. В тот момент я усмехнулся самому себе, подумав о том, что ты сказал бы на это, L, если бы услышал мои мысли. А ты вдруг проснулся и открыл глаза, уставился на меня своими огромными чёрными глазищами. После этого я запретил себе смотреть на тебя спящего и стал засыпать к тебе спиной. Спать на левом боку было не так удобно, зато стало меньше ненужных мыслей…

«Однажды мне приснилось, что ты Кира и смотришь на меня. Я понимал, что сплю, но никак не мог проснуться. Я боялся, что во сне скажу тебе своё имя. Вдруг ты спросишь, а я отвечу? А потом подумал, что, возможно, ты уже научился убивать, зная только лицо, и теперь тебе не нужно спрашивать, ты смотришь на меня и можешь убить в любую секунду. В тот момент я проснулся от страха, как будто вырвался из липкой паутины, и натолкнулся на твой пристальный взгляд. Я не мог пошевелиться, ужас сковал каждую мышцу. А ты просто перевернулся на другой бок, не сказав ни слова. Никогда ещё я не чувствовал себя таким глупым, растерянным и одиноким. Хотелось расплакаться от обиды, уткнуться лицом в твою спину… Вместо этого я позвонил Ватари и попросил у него снотворного. Я сходил бы за таблетками сам, но меньше всего в тот момент мне хотелось поднимать тебя из постели, к тому же, присутствие Ватари всегда меня успокаивало…»

…Твоя потребность в сладком была поистине неутолимой. Помимо общеизвестного факта, что сладкое необходимо при интенсивной работе мозга, у меня была и другая информация на этот счёт. В одной из книг, не помню в какой, я прочитал, что потребность в сладком символизирует неутолённые потребности души. И это было похоже на правду. Свой мозг ты удовлетворял сполна, именно поэтому расследования стали твоей профессиональной деятельностью. Тело… в этом я сильно сомневаюсь, но… кто знает, чем ты занимался, проводя по часу в душевой кабине и выходя оттуда расслабленным и порозовевшим? Удивительный для тебя цвет кожи и очень красноречивый, хотя, конечно, всё можно списать на действие горячей воды. А вот твоя душа… Что в этой жизни было у тебя для души? Если и было что-то, я об этом не знал. Возможно, наша дружба могла бы стать для тебя чем-то таким, но в той ситуации мы не могли доверять друг другу, а без доверия дружба превращается в фарс. И всё же, иногда ты заставлял моё сердце вздрагивать от трогательности момента. Я никогда не был сентиментален, но когда ты назвал меня единственным другом, в самую первую секунду… И ещё раз, когда я увлёкся размышлениями о сходстве убеждений Киры с моими собственными и не замечал, что всё это время смотрел на тебя, а ты собирался есть торт и решил, что я тебе завидую. О, ками, такого виноватого и расстроенного лица я не видел ещё ни у кого! «Ты так сюда уставился… Тебя всё-таки раздражает, что я один ем торт?» – сказал ты тогда. Я возразил, ответил, что нет, что дело не в этом, а ты протянул мне свою тарелочку с тортом. «Держи», – и в этом жесте было столько… Даже не могу сказать, чего именно. Ты мог отставить тарелочку в сторону, мог попросить Ватари принести ещё торт. Мог, в конце концов, просто продолжить есть, ведь я ясно сказал, что не завидую. Но ты протянул мне его всё равно. Свой кусочек торта, от которого едва взял крошку и даже не донёс до рта, словно показывая, что для меня тебе не жаль ничего, что мне ты готов отдать всё, своё и даже хотел бы отдать именно своё. Эта мысль поразила меня. Такая маленькая деталь – и такое кричащее, искреннее чувство. У тебя никогда не было друзей, Рюудзаки, и своему единственному другу ты готов был отдать всего себя. Как бы я не ненавидел тебя, в такие моменты ты пробивал мою ненависть, пусть ненадолго, на несколько мгновений, заставлял меня испытывать к тебе нечто особенное. Когда Рем написала твоё имя в свою Тетрадь, когда ты упал со своего крутящегося стульчика и я подхватил тебя и, сидя на полу, смотрел, как сознание уходит из твоих глаз, мне вдруг стало по-настоящему страшно. Страшно от смутного осознания того, что в нашей схватке, в пылу борьбы, я потерял что-то очень важное, может быть, самое важное, и теперь этого уже не вернуть. Тогда я заставил себя избавиться от этого ощущения и наслаждаться моментом триумфа, заставил себя думать о том, что мой смертельный враг повержен, что все препятствия, наконец, исчезли, и теперь я – бог нового мира!

«Это может показаться странным, но день моей смерти был самым прекрасным днём в моей жизни. Шёл дождь, я стоял на крыше, на вертолётной площадке, и слушал звон невидимых колоколов – тех, что звонили для меня в приюте много лет назад. Ты подошёл ко мне и заговорил. Ты был холоден и отстранён, как всегда, и говорили мы, по сути, ни о чём, но всё же… В тот день ты позволил мне прикоснуться к тебе. Просто так, без особой причины, и это было так умиротворяюще и прекрасно – касаться твоей кожи. В тот день я позволил себе быть самим собой. Пусть ненадолго, на каких-то полчаса, но я был счастлив показать тебе, как ты дорог мне и как мне жаль, что нам предстоит расставание. Конечно, я имел в виду проверку правила «13 дней», в ложности которого не сомневался, и вытекающие из этого последствия. Но я будто чувствовал, что ты не дашь мне исполнить задуманное. Этот непрерывный колокольный звон, они словно пели обо мне… В те минуты, которые мы провели вместе, сидя на лестнице, слушая тишину и бушевавший за стенами ветер и дождь, когда все разногласия, связывавшие и разделявшие нас, отошли на задний план, я особенно отчётливо понял, как сильно боюсь тебя потерять. Мы уже не носили наручников, но почему-то в тот момент я чувствовал себя привязанным к тебе крепче, чем могут связать любые, даже самые прочные цепи. Так же сильно я не хочу расставаться с тобой и сейчас. Рюук уже записал твоё имя в свою Тетрадь, и сорок секунд на исходе. Это лучший выход, ведь ты не выдержал бы падения, пожизненное заключение сломало бы тебя. А теперь ты свободен. Ты никогда не боялся идти вперёд, взгляни, какой простор! Хочешь, пойдём со мной в мои сны? Я видел множество снов о тебе в ожидании этого дня, и все они были прекрасны. Или, хочешь, пойдём в твои сны? Ведь ты думал обо мне иногда, верно, Лайт? Сравнивал Нира со мной… Теперь, когда тебя не тяготит больше обязательство, которое ты добровольно взвалил себе на плечи – освободить мир людей от грязи, сделать его чистым, идеальным – теперь, когда ты сам по себе, ты можешь быть свободен и счастлив, разве не так? Мир людей – уже не твой мир, игра окончена, и уже неважно, кто победитель. Этот мир останется таким, каким его делают живущие в нём люди, каждый из них. Пока ты был его частью, твоё стремление сделать его чище имело смысл. Но теперь, Лайт, ты свободен! Я так долго ждал тебя, пойдём же скорей…»

Как медленно тянется время. Мои глаза закрыты, но я, по-прежнему, вижу тебя. Ты протягиваешь мне руку, и теперь я могу видеть твоё лицо. Я видел тебя таким всего один раз, в тот же день, когда мы, промокшие до нитки, сидели на ступенях лестницы вдвоём и ты массировал мне ступни. Ты казался таким извиняющимся, потерянным, но когда ты поднял лицо и посмотрел на меня, иллюзия рассеялась. Печаль в твоих глазах сочеталась с вызовом, а на губах была усмешка. О чём ты думал тогда? Должно быть, та сцена с вытиранием ног была очередной твоей уловкой, чтобы обезоружить меня, а потом нанести удар. Ты поступал так не раз. И в тот день, как только мы вернулись в комнату, ты сообщил всем о том, что получил разрешение на использование Тетради для проверки правила «13 дней». Это означало, что через две недели и я, и Миса вновь окажемся за решёткой. Это и был твой удар. Конечно, он так и не достиг цели, ведь, в итоге, побеждает тот, на чьей стороне бог смерти. На моей стороне была Рем, хотя она и ненавидела меня. Но это неважно, достаточно было того, что она любила Мису. Ты не знал об этом, и это стало причиной твоего поражения. Фактически, ты сам спровоцировал Рем на убийство, хотя изначальным провокатором был, конечно, я. А мне, наверное, не повезло с моим богом смерти. Рюук сразу сказал, что никогда не будет ни на моей, ни на чьей-то ещё стороне, и остался верен своим словам до конца. Но хотя я и выиграл наш с тобой очный поединок, сейчас я совершенно не чувствую себя победителем, скорее жалким проигравшим. И всё, что меня сейчас волнует, это был ли ты искренен со мной хоть раз? Ты задал мне похожий вопрос незадолго до своей смерти, и я ответил, что люди несовершенны, что все мы иногда лжём, но я не позволяю себе лжи, которая способна причинить боль моим близким. Вряд ли тебя удовлетворил мой ответ, меня бы такой ответ разозлил. Но ты – не я… Я так и не смог разгадать тебя, Рюудзаки. Возможно, поэтому меня непреодолимо тянет к тебе. Ты смотришь на меня с печальной усмешкой на губах, и мне кажется, или я правда улыбаюсь тебе в ответ?…

«Твоя улыбка так прекрасна… Хочешь, Лайт, мы создадим свой собственный идеальный мир, только для нас двоих? Он будет именно таким, о каком ты мечтал, и, если хочешь, ты можешь быть богом, я не возражаю…»

* * *

Ласковое солнце, тёплый ветер, шелест прибоя и яркие краски – только для нас двоих… Наш идеальный мир точь-в-точь похож на мой сон. Ты сидишь на крыльце и смотришь на море. В жаркий полдень над горизонтом висит белое марево, вода искрится сотнями бликов, и глаза начинают болеть, если долго смотреть на неё. В полдень жарко даже в тени, нигде не укрыться от зноя. Кругом горячий песок, а деревянные ступеньки крыльца под навесом прогреты, но не жгут. Я выхожу из кухни с двумя бокалами, на дне которых постукивают о стенки тающие кубики льда. Сажусь на ступеньку рядом с тобой и протягиваю тебе оба бокала. Ты улыбаешься и выбираешь один, с синим зонтиком, как всегда, оставляя мне с красным. Благодарно касаешься губами моего плеча, прежде чем зажать в губах соломинку. Лёгкий бриз треплет твои волосы, трогательные чёрные пряди, они мягко щекочут мою щёку и подбородок, когда я склоняюсь к тебе, чтобы обнять. Ни разу ещё мы не были ближе, чем сейчас, но мне всегда хочется большего.

Я сижу, прислонившись спиной к косяку, обнимая тебя со спины. Твой затылок удобно лежит у меня на плече, пальцы наших рук переплетены. Свободной рукой ты берёшь из бокала пару вишен за хвостики и, запрокинув голову сильнее, подносишь к моим губам, наблюдаешь за мной. Я, улыбаясь, беру вишни губами.
– Ты так и не научился их завязывать? – твои глаза смотрят с усмешкой.
– Конечно, нет, – невозмутимо отвечаю я, возвращая тебе хвостики. – Зачем мне учиться, ведь у меня есть ты. К тому же, в этом мне всё равно тебя не превзойти, а значит, не стоит и пытаться. Я не привык быть вторым.
Ты довольно хмыкаешь и кладёшь хвостики в рот, прикрываешь глаза. На мгновенье твоё лицо становится серьёзным, затем ты открываешь глаза и показываешь мне язык, на котором лежат завязанные узелком вишнёвые хвостики – маленькое «произведение искусства». И тут же прячешь язык, провокационно улыбаясь, как будто хочешь сказать: «Попробуй, отними!» Я принимаю вызов, наклоняюсь вперёд и целую тебя, пытаясь отнять их у тебя с помощью языка. Мы оба смеёмся, мой нос касается твоего подбородка, я чувствую твоё дыхание. Ты протягиваешь руки и обнимаешь меня за шею, осторожно касаешься моих волос. Затем цепляешься сильнее, притягиваешь меня к себе. Наш поцелуй становится жарче, хвостики от вишен уже мешают во рту, и я, забрав их у тебя, прячу в карман брюк. Разворачиваю тебя к себе лицом и тяну за собой в дом, не разрывая поцелуя, пока ты расстёгиваешь на мне рубашку. Я тоже не остаюсь в долгу и стаскиваю с тебя футболку, из-за чего на мгновение поцелуй всё же приходится прервать. Ты загадочно улыбаешься и смотришь на меня исподлобья. Твои растрёпанные волосы скрывают половину лица, и от этого твоя улыбка кажется ещё более озорной. Тонкая шея, острые плечи, выступающие ключицы, бледная впалая грудь – ты так обманчиво хрупок… И пока я смотрю на тебя, не в силах отвести взгляд, ты делаешь полшага вперёд и прижимаешься ко мне бёдрами, положив руки мне на спину чуть ниже поясницы.
Кровь окончательно уходит из моей головы и сосредоточивается внизу живота, отчего в брюках становится нестерпимо жарко и тесно. Я снова целую тебя и пячусь к кровати, обнимаю тебя, прижимаю к себе. В итоге, увлекшись поцелуем, мы натыкаемся на край кровати и падаем на неё. Ты хихикаешь, глядя на меня. Твои пальцы пробираются под пояс моих брюк, нетерпеливо теребят молнию. Я помогаю тебе, расстёгиваю пуговицу и стягиваю брюки вместе с бельём. Ты замираешь, не решаясь прикоснуться, и я вспоминаю твои слова: «единственный друг», «никогда не было»…

Мы стоим на коленях на кровати и целуемся. Я медленно вожу кончиками пальцев по твоей спине, ты рассеянно теребишь мои волосы. Я целую твои губы, глаза и нос, прослеживаю линию скулы, прикасаюсь губами к виску. Ты обнимаешь меня за шею, согнув руки в локтях, прижимаешься грудью к моей груди, шепчешь моё имя, горячо, с придыханием: «Лайт… Ла-айт…»
Я не замечаю, как мои руки оказываются у тебя на бёдрах, медленно спускаю твои джинсы и бельё до колен, проведя ладонями по гладкой коже ягодиц. Ты весь вытягиваешься, вздрагиваешь и прижимаешься ко мне сильнее… Тихо стонешь, когда мои пальцы касаются твоего члена.

Наши бёдра словно спаяны, я настойчиво ласкаю тебя рукой, ты ищешь губами мои губы. Мы освобождаемся от остатков одежды, и я удобно располагаюсь между твоих колен. Ты слишком красив, чтобы оставить без внимания твоё прекрасное тело. Неторопливо облизываю твой живот, спускаюсь к паху и беру в рот нежно-розовую головку, ласкаю её языком, прислушиваясь к твоим всхлипам и вздохам. Затем начинаю ритмично водить губами вверх и вниз по напряжённому члену, стараясь взять как можно глубже, одновременно массируя яички, осторожно перекатывая в пальцах, иногда чуть сжимая и слыша в ответ твои сдавленные стоны. Ты толкаешься мне в рот, выгибаешь спину и шипишь, вцепившись в мои волосы, когда я нежно покусываю твой член у основания…

Когда собственное напряжение становится невыносимым, я останавливаюсь, облизываю указательный и средний пальцы и осторожно проникаю в тебя. Ты, зажмурившись, громко стонешь и протестующе мотаешь головой. Я придерживаю ладонью твою голову и накрываю твои губы своими. По мере того как болезненные ощущения сменяются приятными, ты затихаешь, начинаешь более активно отвечать на поцелуй и пытаешься двигаться навстречу. Осторожно вынув пальцы и едва сдерживая подступающую дрожь, одним движением заполняю тебя собой. Ты вскрикиваешь, резко отворачиваешься, вцепившись в мои плечи обеими руками, как будто хочешь оттолкнуть, и я замираю, боясь причинить тебе новую боль. Медленно склоняюсь к твоему лицу, целую твои зажмуренные веки, сморщенный нос и плотно сжатые губы, сложенные уголками вниз. Твоё тело, такое горячее и желанное подо мной, постепенно привыкает и начинает откликаться на ласки. Я вхожу мощными толчками, одной рукой лаская тебя. Ты тихо стонешь при каждом движении, комкаешь в пальцах простыню и царапаешь мне плечи. С каждым толчком ты выгибаешься сильнее, пока, задрожав, не изливаешься в мою ладонь. Ты так невероятно прекрасен в момент экстаза! Твоя голова запрокинута назад, черные пряди разметались по подушке, губы приоткрыты в немом крике… Твоя дрожь передаётся мне, поднимается горячей волной, и я кончаю внутри тебя, кусая губы, чтобы не закричать от слишком сильных ощущений. Мне хотелось бы, чтобы это бесподобное чувство длилось вечность…
Целую тебя и осторожно выхожу. Ты переворачиваешься на бок, по привычке подтягивая к груди колени. Я тоже переворачиваюсь и обнимаю тебя со спины, мне совершенно необходимо сейчас чувствовать тебя рядом. Целую твои волосы на затылке и переплетаю наши пальцы…

«Выцветшая от солнца полупрозрачная штора чуть колышется, впуская в комнату горячий морской воздух. Из открытого окна доносится шёпот волн, ласкающих жёлтый песок, и приглушённые крики кружащих вдалеке чаек. Ты рядом, и мне не хочется тебя отпускать. Странно, что эта мысль вообще пришла мне в голову, ведь ты и не собираешься уходить. Ты сказал, что хотел бы остаться со мной навсегда. Я ответил, что это не имеет никакого значения, потому что всё равно я не позволил бы тебе уйти…»

Мы лежим молча, обнимая друг друга, глядя друг другу в глаза. Наши тела всё сказали за нас, наши души до сих пор звенят в унисон на одной высокой ноте, словно две тонкие струны, задетые чьей-то неосторожной рукой и вошедшие в резонанс. Твои глаза закрываются, и я придвигаюсь ближе, моё лицо в миллиметрах от твоего. Наши волосы перепутались между собой, тени от твоих ресниц – на моих щеках. Я чувствую каждый твой выдох и вдох, а ты чувствуешь мой. Твоё сонное дыхание смешивается с моим, и я счастлив…
Рюук был прав, когда сказал, что я не попаду ни в рай, ни в ад. Что бы ни случилось, я просто не смогу расстаться с тобой. Возможно, это должно было быть наказанием, так же, как было несчастьем для большинства людей владение Тетрадью. Но для меня Тетрадь стала самой большой удачей, она подарила мне встречу с тобой, наш восхитительный поединок… И теперь, когда мы оба свободны, здесь, на берегу моря, на краю двух миров, мы останемся друг с другом навсегда, связанные этим прекрасным, всепоглощающим чувством. Самые прочные цепи – в наших сердцах…