Драма || слэш || NC-17 || Глав: 1 ||

Оконное стекло, серое от осевшей пыли, негромко, стонуще дребезжит всякий раз, когда мимо промчится очередной грузовик. А эти проклятые колымаги ездят здесь ежеминутно: трасса А-1 Лондон – Эдинбург - одна из самых загруженных в стране, и постоянное тоскливое зудение стекла, похожее назойливостью на комариный писк, просто вытягивает душу. Еще и лето такое - мутное, дождливое... Вообще весь последний год в Британии творится странное: то непонятные аварии, то взрывы, погода как будто взбесилась... Такое ощущение, что где-то совсем рядом происходит что-то страшное, что никому не удастся остановить... Впрочем, какая разница, если она всё равно сидит, как приклеенная, в холле придорожного мотеля?

Гвен облокотилась на исцарапанную поверхность стойки и задумчиво ковыряет в носу.

Блин, вот с самого начала знала, что эти чёртовы каникулы превратятся в сплошную муку. Тони укатила в Лондон к сестре, Дженнис и Нора отправились в Италию с палаткой и обилием разнообразных планов, а она сама торчит здесь, как полная идиотка: мамин ревматизм в очередной раз не позволяет ей самой заниматься регистрацией посетителей. Господи, надоело до чёртиков… А что делать? Хорошо хоть завтра приедет тётя Хизер и снимет с неё эту унылую обязанность. Впрочем, намного веселее не станет – всё равно никуда не уедешь. Гвен сердито смаргивает выступившие слёзы – Тим вчера сказал, что она позволяет матери обращаться с собой, как с ребёнком – и по вечерам у неё нет ни одной минуты, и даже в выходные никуда с ней не выберешься. Намекнул, что его всё это уже достало. А как ему объяснишь, что после развода мать сильно сдала и, кажется, просто боится отпускать Гвен от себя? Легко ему говорить, придурку: его собственный папаша спьяну угодил под грузовик, когда Тиму не было и трёх, с тех пор ему всё позволено… Урод. Думает только о себе.
Она лениво поворачивает голову и смотрит в окно. Картина за мутным стеклом всё та же, знакомая с раннего детства: по автомагистрали, как стадо на водопой, вереницей мчатся автомобили – длинные и короткие, высокие и приземистые, но все одинаково забрызганные грязью – с утра моросит мелкий дождь. По другую сторону дороги в огромном поле пасутся овцы, мокрые и унылые, похожие на маленькие островки грязного снега. На стоянке кучка водителей что-то бурно обсуждает – грубые резкие голоса перекрывают даже гудки проезжающих машин. У дверей кафе на краешке газонного бордюра сидит парень в потёртой спортивной куртке и бессмысленно смотрит на ржавые пятна настурций в чахлой траве. Рядом валяется тощий рюкзак. Автостопщик, конечно. Сейчас подойдёт к болтающим на стоянке мужикам, попросится в кабину, и кто-нибудь из них, самый общительный или самый безмозглый, повезёт его по мокрому от дождевой воды шоссе, по круглым лужам, поблескивающим бензиновыми разводами. А небо над ними будет таким же, как эти лужи – асфальтово-серым, покрытым радужной, жирной плёнкой... Тоска… Но самое мерзкое, что она бы всё отдала, лишь бы оказаться на месте этого парня и умчаться отсюда подальше… куда угодно и с кем угодно.

Гвен яростно засовывает палец ещё глубже – проковырять бы голову насквозь, выскрести оттуда все эти унылые мысли. И вздрагивает от издевательского:
- Прошу прощения, мисс, что отрываю вас от столь увлекательного занятия. Но я хотел бы снять номер на сутки.

Она машинально прячет руку за спину и во все глаза смотрит на появившегося перед стойкой высокого старика. Надо же, так задумалась, что даже не слышала звона дверного колокольчика. Старикашка явно не водитель - возраст не подходит, да и одет странно: длинный чёрный плащ, покрытый росинками дождя, выглядит как тот, в котором викарий из близлежащего городка совершает воскресные прогулки. Пожёванная временем физиономия, нос, похожий на перезрелую клубничину, тусклые глазки в наплывах морщинистых век… и чего его занесло сюда, в мотель, где в основном останавливаются дальнобойщики и измученные дорогой туристы? От жены, что ли, прячется? Гвен сдувает назад длинную обесцвеченную чёлку и подтаскивает к себе пухлый коричневый гроссбух, в который мама записывает имена постояльцев. Шелестят засаленные страницы.
- К сожалению, свободны только двухместные номера.
- Это абсолютно неважно, - что это в дребезжащем голосе, высокомерие? Скажите, пожалуйста… Гвен раздражённо передёргивает плечами.
- Ваше имя, будьте любезны, - заучено говорит она, с силой проводя пальцем по сгибу норовящих сомкнуться листов.
- Д.. Джон Смит.
Ну, ещё бы. Не принц Чарльз точно.
- У вас есть с собой животное? – по привычке спрашивает Гвен и, завидев недоумение в блеклых глазах, поясняет:
- Собака в номер – пять фунтов сверху, - чёрт его разберёт, может, под дверью гостиницы привязана какая-нибудь мерзкая шавка.

Клиент странно усмехается.

- Нет, мисс… собаки в номере не будет точно.
- Тогда сорок фунтов. Оплата сейчас, - предупреждает Гвен. Старикашка не похож на бродягу, но кто их, этих пришлых, разберёт?
- Получите, - посетитель, вновь усмехнувшись, выкладывает на стойку аккуратно свёрнутые банкноты.

Гвен, шмыгнув носом, берёт деньги и, случайно коснувшись узловатых старческих пальцев, видит, как они резко отдёргиваются назад. Она непонимающе смотрит в лицо посетителю – губы поджались, в глазах острый неприязненный блеск – и, поняв, в чём дело, зло, обиженно фыркает. Надо же, какие мы нежные… Подумаешь, в носу немного поковырялась, можно подумать, сам на облаке живёт. Она швыряет через стойку маленький серебристый ключик и бурчит:
- Десятый номер.
Старик молча подхватывает ключ и направляется к лестнице. Вслед ему Гвен говорит:
- В номере есть чайник, если нужно, - вдруг этот придурок притащится вниз и потребует чаю или кофе.
- Я в курсе, - не оборачиваясь, холодно бросает старый идиот. Гонору-то, гонору…Он поднимается по скрипучим ступенькам на второй этаж, к номерам, а Гвен снова шмыгает носом и, достав из-под стойки помятый и основательно зачитанный номер «Grazia», в сотый раз погружается в изучение летней коллекции: вот эти босоножки… со стразами – просто блеск. Тим, наверное, был бы в восторге… но, увы, это невыполнимо – она просто не может позволить себе такое.

... Новый постоялец идёт по коридору второго этажа, озираясь вокруг цепким – не по возрасту – взглядом. Пусто. Это хорошо – шансы встретить здесь мага ничтожны, но он никогда и ни в чём не может быть уверенным полностью. Привычка. Старик подходит к обшарпанной двери с цифрой «10» в блестящем латунном кружке, замирает на секунду, почти недоумённо вертя в худых морщинистых пальцах ключ, потом суёт его в карман и, ещё раз оглянувшись, вытаскивает из рукава плаща предмет, похожий на маленькую указку. Деревянный кончик касается замочной скважины, звучит тихий шёпот. Дверь распахивается, старик заходит внутрь, автоматически снимая с внутренней дверной ручки потёртый картонный прямоугольник с надписью «Не беспокоить», и цепляет его на наружную.
Номер стандартный – у окна двуспальная кровать под выцветшим от многочисленных стирок покрывалом, вдоль стен выстроились раскладной диван и продавленные кресла. На журнальном столике темнеет дешёвое издание Библии и горбится приземистый электрический чайник. Убого, серо, тускло. Старик сбрасывает на стул плащ, оставаясь в джинсах и мягком чёрном свитере, вновь машет палочкой в сторону двери и устало валится на постель. Его губы кривятся - сквозь химическую вонь стирального порошка пробивается слабый, но достаточно ощутимый запах чужих тел, неизбывный спутник кроватей, в которых ему пришлось побывать за последние два года. В хорошем обонянии тоже есть свои минусы. Он внимательно смотрит на квадратный циферблат настенных часов и, негромко вздохнув, закрывает глаза. Медленно текут минуты, тело на кровати абсолютно неподвижно, лишь иногда слабо подёргиваются морщинистые веки. И вдруг пергаментная кожа вскипает огромными желтовато-розовыми пузырями - такое впечатление, что под ней ворочаются клубки змей. Сквозь сжавшиеся челюсти старика рвутся короткие ругательства. Седые волосы удлиняются, их мертвенное серебро оживает, наливаясь теплом спелого льна. Черты лица плывут, утончаются, исчезают морщины и складки, движения изгибающегося тела наполняются той упругостью, которая бывает только в молодом возрасте. Наконец конвульсии стихают, и на кровати вытягивается светловолосый парень лет двадцати – худой, угловатый, жилистый.

Он медленно, неуверенно поднимает руку, рассматривает узкую бледную кисть, двигает тонкими пальцами и со вздохом роняет её обратно на покрывало. Потом нашаривает рядом свою палочку, взмахивает ею, и с нижней полки столика прямо ему в ладонь влетает стакан. Ещё одно движение, несколько латинских слов, стакан сам по себе полнится водой, парень в три глотка опустошает его и ложится навзничь.
- Ненавижу, - шипит он, роняя стакан на пол, - Мерлин, как я это ненавижу…

Внезапно бледное острое лицо напрягается. Через непрерывное шум двигателей едущих по трассе машин пробивается новый звук – слабое постукивание. Светловолосый резко поворачивает голову к окну. За стеклом на скользком карнизе подпрыгивает маленькая взъерошенная птаха, смешно дёргает коротким хвостом, влажный ветер топорщит её чёрно-пестрые перья.

Скворец.

Парень хмуро усмехается и, заложив руки за голову, откидывается на подушку. Птица продолжает прыгать, долбя клювом по стеклу уже с явной злостью. Потом замирает, жалобно вытягивая взъерошенную шейку, в ярких блестящих бусинах глаз появляется недоумённое, растерянное выражение. Кажется, она вот-вот покрутит крылом у виска. Внезапно с крыши срывается крупная капля воды и падает на лоснящуюся чёрную головку. Птица ошарашено встряхивается, растопыривает крылья, переступая с лапки на лапку, как пьяный канатоходец. Губы светловолосого дёргаются, и он вновь взмахивает палочкой.
- Aloxomora!

Оконная створка распахивается, едва не сбив пыльный керамический горшок с тощей гортензией, мокрый, до крайности разозлённый скворец впархивает в комнату и с заполошным чириканьем опускается на обтянутую чёрным свитером грудь. Парень стремительно поднимает руку. Реакция у птицы отменная – она в тот же миг шарахается в сторону, но в самый последний момент тонкие бледные пальцы успевают схватить её за кончик хвоста. Скворец истерически верещит, когда вторая рука перехватывает его туловище так, что с одной стороны кулака торчит круглая голова на вертящейся шейке, а c другой – бешено дёргающиеся жёлтые лапки и многострадальный хвост. Пальцы сжимаются, погружаясь в мягкие перья, сдавливая тонкие пружинистые косточки, светловолосый кожей чувствует стремительный, похожий на магическую вибрацию, стук крошечного птичьего сердца. Скворец полузадушено пищит, но не сдаётся – извернувшись, он с силой бьёт клювом прямо в мякоть бледной ладони. Парень громко поминает мерлинову мать и непроизвольно разжимает пальцы. Изрядно помятая птица рывками взмывает в воздух, садится на изогнутую металлическую лапу люстры, её маленькая грудь судорожно поднимается, перья встают дыбом – теперь птаха похожа на маленький пушистый шар. В открытое окно тянет холодом и бензиновой вонью. Парень морщится и взмахом палочки захлопывает створки

- Что, испугался? – он громко хмыкает. - Герой… клубкопух ты с крыльями.

Скворец, негодующе вереща, срывается с люстры, несколько раз облетает комнату и замирает прямо над стулом, с которого свисает всё ещё влажный от дождя чёрный плащ. Он парит в воздухе, быстро-быстро взмахивая крылышками, и на его пёстренькой физиономии явственно читается: «Сейчас я т-тебе…». Светловолосый приподнимается на кровати.

- Нагадишь на плащ – зааважу, - предупреждает он, лениво поигрывая палочкой.

Птица стрекочет как кузнечик и, растопырив крылья, медленно опускается на стол. Маленькое тельце вдруг затуманивается, расплывается чёрной вибрирующей кляксой, и через секунду со стола уже спрыгивает невысокий взлохмаченный парень в джинсах и замызганной белой футболке. Большие зелёные глаза за стёклами круглых очков вытаращены, лицо перекошено от злости.
- Ты что, Малфой, спятил?! – орёт он. - Чуть не раздавил ведь!
- Жаль, - тянет светловолосый, - жаль, что «чуть». Это был бы прорыв в магической кулинарии – Гарри Поттер au vin rouge* … нет, скорее - Избранный в собственном соку – лучшие рестораны дрались бы за право подать тебя к столу, Поттер.
- Вы об этом только и мечтаете, - рявкает тот, кого назвали Поттером.
- О да, - цедит Малфой, - просто спим и видим.
- Не дождётесь.

Поттер встряхивается по-птичьи, приглаживает ладонями волосы.
- Что ты вообще здесь делаешь? Все порядочные курицы уже давно оседлали насест, - зло говорит Малфой.
- Заткнись, хорёк, гиппогриффу скормлю! – огрызается Поттер.

Малфой вздрагивает и отворачивается, словно обрастая иглами. Резкий профиль заостряется ещё больше, почти по-вампирьи острый клык безжалостно прихватывает, сминая, тонкую нижнюю губу, резко выступают напрягшиеся связки на худой шее. Поттер раздосадованно мотает головой, торопливо подходит к кровати и усаживается рядом.
- Драко… - расстроенно говорит он, робко опуская руку на живот Малфоя – туда, где между краем задравшегося свитера и грубыми чешуями ремня из драконьей шкуры светлеет тонкая полоса бледной кожи, - Драко, извини… я… не надо было так говорить.

Малфой не отвечает и по-прежнему глядит в сторону. Поттер морщится и крутит головой, отчаянно жалея, что не сдержался.

… Год назад он впервые задумался об анимагии и, заручившись поддержкой Ремуса, в перерыве между рейдами начал тренироваться. Первые шаги по этой дорожке были робки и неуверенны, но маг, благодаря которому отец и крестный навеки ассоциировались в сознании Гарри с оленем и псом, мягко поддерживал его, учил, направлял – и спустя месяц Поттер впервые смог сменить форму. В памяти остался пульсирующий вихрь, подхвативший, развеявший его тело на мельчайшие подвижные частицы и вновь собравший их воедино – но уже совершенно по-другому. Когда смеющийся Люпин поднёс его к зеркалу, Гарри увидел перед собой маленькое взъерошенное существо, ошалело хлопавшее крыльями, и ощутил острое разочарование – в мечтах он видел себя как минимум львом. Однако вскоре это чувство ушло: для тех целей, ради которых Поттер, собственно, и стремился стать анимагом, птичий облик подходил как нельзя лучше. Он тотчас сообщил обо всём Драко, и тот пришёл в восторг - Малфой ненавидел Оборотное зелье. Он тоже начал тренироваться… и потерпел сокрушительное поражение. Невзирая на блестящее знание теории и неплохие практические навыки, Драко раз за разом терял сознание в самый первый момент трансфигурации. Его последний обморок, длившийся почти полчаса и не поддавшийся даже Enervate, напугал Гарри до ужаса, и он бросился к Гермионе – спрашивать Люпина по вполне понятным причинам не рискнул. Грейнджер подвергла Малфоя допросу с пристрастием, провела две ночи в Запретной Секции библиотеки и вынесла вердикт – дальнейшие эксперименты бессмысленны. Причину, по её словам, следовало искать на четвёртом курсе, в эпизоде с лжеМоуди. Либо изначальным анимагическим обликом Драко было абсолютно другое животное, и насильственная трансфигурация в неподходящую форму разладила что-то в тончайшем механизме его магии, либо… произошедшее слишком задело его психику, и теперь он бессознательно сопротивляется любой смене формы. После ещё нескольких неудачных попыток Малфой смирился с перспективой хлебать Оборотку и дальше, но с тех пор любое упоминание слова «хорёк» вызывало у него приступ неконтролируемого бешенства…

- ... Драко. Ну, Дра-ако же…- Поттер мыском о задник сдирает кроссовки и, сверкнув смугло-розовой кожей пятки в маленькой дырочке протёршегося носка, забирается на кровать, - ну не злись, пожалуйста…

Загорелые пальцы – ноготь на указательном обкусан так, что видна узкая колея лунки с крошечной капелькой присохшей крови – робко гладят живот Драко. Малфой до боли сжимает челюсти. Этот идиот так ничего и не понял… Гарри укладывается рядом, тычется тёплым носом в шею.
- Драко, ну прости… я пошутил… неудачно.
- Пошутил?!

Извернувшись змеёй, Малфой наваливается на него сверху.
- Кретин гриффиндорский, на складе артефактов в среду ты тоже шутил?! – он трясёт Поттера как грушу, - ты понимаешь, что творишь, ублюдок?
- Но я…
- Но ты идиот! Мерлин, ты хоть помнишь, что за тебя награда назначена? Какого чёрта ты туда полез?! Мы аппарировали… а там охрана под Петрификусом… - Малфой шипит от бешенства, - и говорят, что Золотой Мальчик здесь лично… резвился! Нарываешься, гадина?!

Поттер усмехается ему в лицо.
- Не нарываюсь – там всё было продумано.
- Какое, к Моргане, «продумано»? – теперь Драко уже рычит. - Ты, идиот, не понимаешь, чем такое может кончиться?!
- Мерлин, и ты туда же, - бормочет Гарри, толкая его ладонью в лоб, - уймись, псих, ты ещё будешь, мне и так уже Снейп по самое некуда вставил…

Светлая радужка серых глаз наливается пронзительной, острой голубизной, на бледных скулах кровяными мазками выступают неровные полосы румянца. Малфой окончательно сатанеет.
- Ах, Снейп вставил?! Я… тебе… сейчас… тоже…
Неловкими он злости пальцами он расстёгивает джинсы Поттера, рывками стягивает их вниз. Гарри дрыгает ногами, отбрасывая скомканную одежду в сторону. Яростное сопение Малфоя смешит его, он дурашливо хмыкает и морщит нос. Но пару секунд спустя Гарри понимает, что это уже не игра… Острое белое колено безжалостно раскидывает его ноги в стороны, худые руки задирают до подмышек тонкую маггловскую футболку. Щёки начинают полыхать - почему-то это стыдно - лежать полуголым под одетым Малфоем. Гарри изворачивается, задирая ноги и стягивая носки. Драко словно обезумел – он перехватывает руки Поттера, с силой вжимаясь в него бёдрами. Пряжка ремня больно впивается в голый живот. Гарри морщится. Он по возможности незаметно двигается на пухлом, пропахшем чужим потом матрасе, стараясь найти положение поудобнее, но не отталкивает Драко, который сведёнными от злобы губами бормочет Очищающее и Смазывающее заклинания. Жёсткие пальцы вклиниваются между ягодиц и безжалостно проникают внутрь - сразу два.
- Ой... - Поттер содрогается, вжимаясь задом в матрас, и на остром лице его супруга мелькает раздражение.

- Что ты ёрзаешь? - пальцы лезут дальше, проворачиваются, расходятся в разные стороны, а в голосе ржавым железом дребезжит бешенство. - Не придуривайся, я тебе всё давно растянул.
Гарри сжимается пружиной и смотрит Малфою прямо в лицо, готовый отшвырнуть его прочь и вскочить с кровати. И видит жёлтые тени в углах суженных глаз, отливающих в полумраке комнаты графитом. Тряскую дрожь бледного рта. Бусинку пота на впалом виске... И покорно расслабляет закаменевшие, стиснувшиеся ягодицы.
- Это... от удовольствия, Драко... – неумело лжёт он, по-детски морщась от жжения в заднице.

Малфой обмякает. Он утыкается лицом в увлажнившуюся от пота смуглую шею, неловко, словно извиняясь, гладит Гарри по растрёпанным волосам. Движения пальцев становятся плавными, теперь они осторожно скользят вперёд и назад, а большой палец мягко массирует снаружи. Поттер обнимает Драко и плотнее притягивает его к себе.
- Я люблю, когда ты ласковый, - наивно шепчет он, касаясь губами трепещущих век, тонких и бархатистых, как шкурка спелого абрикоса.

Малфой коротко всхлипывает... или усмехается - нарастающий гул крови в ушах мешает Гарри понять это. Продолжая ласкать его, Драко приподнимается и свободной рукой судорожно дёргает свой ремень. Гарри помогает ему спустить джинсы, проводит ладонями по рёбрам, задирая и стаскивая свитер. Через несколько секунд они вновь вминаются телами друг в друга, и член Малфоя безжалостно растягивает крошечные складки слизистой вокруг тесного отверстия. Гарри дёргается.
- Ай!
- Что? Слишком? – задыхающийся Драко пытается отстраниться.
- Нет… нет, нормально. Повыше, ага? Да! О-оо…

Он обхватывает ногами поясницу Малфоя, и тот чувствует, как в правую ягодицу упирается маленькая, шершаво-тёплая пятка – подталкивая, направляя… Толчки худых бёдер, бывшие вначале плавными и неглубокими, постепенно учащаются и набирают силу. Пружины матраса воют, как книззл в марте, хлипкая деревянная спинка кровати ритмично постукивает о стену.
- Гарри, - Малфой, хрипло дыша, приподнимается на руках, - давай… я… хочу посмотреть.

Он, напряжённо следит за тем, как смуглые пальцы двигаются вверх и вниз, скользя по блестящей коже члена, как увлажняется от первых капель побагровевшая головка… Поттер хрипло вскрикивает, на его подрагивающий впалый живот брызжут мутно-белые струйки и растекаются по светло-оливковой коже крошечным озерцом. Глаза Драко закатываются, и, спустя пару секунд, вывернутый наизнанку мягким сжатием мышц любовника, он падает лицом на плечо Гарри и замирает.

Поттер облизывает пересохшие губы и слабо улыбается. Тёплое дыхание Драко щекочет ему шею, и внезапно к этой щекотке прибавляется что-то ещё – непонятное, пугающее даже. Через пару секунд он понимает, что это – стекающая по коже влага. Гарри потрясённо вздрагивает.
- Малфой, – изумлённо говорит он, - ты что, ещё сопли тут будешь лить?!

Его супруг резко вздёргивает голову. Поттер с огромным трудом удерживается от смеха – лоснящийся распухший нос и набрякшие ярко-розовые веки придают ему удивительное сходство с тем самым животным, которое теперь запрещено поминать в присутствии наследника рода Малфоев. Драко бешено сверкает глазами.

- Ничего я не лью! – рычит он.

Гарри закусывает губы, приподнимается и по-кошачьи трётся носом о потный висок с прилипшей тоненькой прядью. Смуглые пальцы осторожно гладят бледное плечо.
- Ну извини, - примиряющее шепчет он, - показалось мне… Пошли в душ, а?
- Чар тебе недостаточно? – злобно спрашивает Драко, не пытаясь, тем не менее, отстраниться. - Там наверняка жуткая грязь! Ты бы видел здешнюю магглу-регистраторшу... Омерзительная девка.
- Ну пошли… - ноет Гарри, - я липкий, противно… и Tergeo твоё надоело до жути. Полдня потом в задницу как будто стекла насыпали. А маггла... - он вдруг улыбается, - может, она человек хороший.
- Дурак ты, Поттер… Мерлин с тобой, - смягчается Драко, - пошли.

В маленькой ванной нет даже душевой кабинки – просто отгороженный грязно-голубой пластиковой занавеской угол, где на крюке висит ребристая железная кишка с круглой дырчатой головкой. Скользкий пол холодит босые ноги. Малфой брезгливо поджимает пальцы, Гарри смеётся, шлёпая пятками по стылому кафелю, забирается под душ и включает воду. Напор, слава Мерлину, хорош, и через несколько секунд в ванной уже тепло и влажно. Горячие струи стекают по смуглой коже, на щеках Поттера выступает румянец.
- Малфой, иди сюда. Хорошо…
Драко ныряет под душ, обхватывает Гарри за талию. Он поглаживает его бёдра, смывая с них следы своей спермы, мягко разводит ягодицы, осторожно касаясь пальцем чуть припухшего, всё ещё приоткрытого ануса. Гарри вздрагивает.
- Может, Заживляющее? – Малфой виновато трётся щекой о его плечо.
- Нет, не надо. Всё нормально, Драко, правда.

Малфой, не глядя, тянется к полочке, разрывает обёртку маленького куска мыла. Он намыливает Гарри без губки, словно лаская. Поттер вертится в его руках, стараясь коснуться его ладоней всем – животом, спиной, грудью, встаёт на носки, прижимается губами к бледному рту, и они целуются в радужных водяных брызгах. Но через некоторое время Гарри, измотанный трёхчасовым перелётом, начинает отключаться. Он всем телом приваливается к Драко, опускает голову на порозовевшее от горячей воды худое плечо и закрывает глаза. Малфой смывает с него остатки пены и выключает воду.
- Пойдём, ляжем.
Поттер, не отлипая от него, мотает головой. Драко, усмехнувшись, призывает с крючка полотенце.
- Ты же засыпаешь, дурак. Пошли.

Они возвращаются в постель. Драко укладывается на бок, Гарри опускается рядом, обнимая его одной рукой, скользя пальцами по выступающим под тонкой кожей рёбрам.
Он целует твёрдый позвонок в основании худой шеи, тихонько дует на длинные светлые волосы. Малфоевские пряди выгорели до почти молочной белизны, но на затылке, куда солнцу не пробраться, мягкие, как у младенца, волоски отливают тёплым кремовым цветом – словно это молоко вытоплено жаром тела Драко… Гарри зарывается туда лицом, прихватывает губами тонкую прядку. Малфой сонно ворочается, притягивает к груди обнимающую его руку, переплетает их пальцы.
- Спи. Спи, Поттер.
Гарри вздыхает. По потолку, высвечивая на мгновение очертания мебели, скользят длинные полосы света от выезжающих со стоянки машин, глухо и заунывно, как тоскующие тестралы, воют клаксоны. Он прижимается к Драко всем телом и закрывает глаза. Засыпают они почти одновременно.

… Во сне Поттер вздрагивает, страдальчески морщится и хмурит брови, иногда, не просыпаясь, широко раскрывает невидящие тускло-зелёные глаза и что-то шепчет. Малфой спит, как убитый, почти не шевелясь. Одной рукой он по-прежнему удерживает руку Гарри, другая расслаблена, но тонкие пальцы периодически двигаются, готовые мгновенно стиснуть рукоятку палочки.

* * *

Под утро наступает затишье. Этот час – час перед рассветом - так чудовищно короток, что кажется – сама природа спешит урвать у шумного человеческого мира хоть немного безмолвия: ветер стихает, в поле не колышется ни одна травинка, замирают даже лёгкие листья чахлого дубка, растущего у входа в мотель. Движение на трассе становится совсем редким, гаснет свет в окнах кафе, стоянку окутывает тишина, плотная, как слой ваты. Зыбкие серые тучи занавесками колышутся на слабо светлеющем небе и медленно гаснут некрупные холодные звёзды.

Драко открывает глаза, вздрагивает, не чувствуя рядом тепла знакомого тела. Он резко поворачивается и вскрикивает от неожиданности - на соседней подушке подскакивает что-то маленькое и чёрное.
- Поттер, пикси б тебя драли! Хоть бы разбудил!
Скворец щебечет негромко и хитро поглядывает круглым глазом то на него, то на стенные часы. Малфой тоже бросает взгляд на циферблат и хмурится.
- Мерлин. Так и знал, что проспим.
Скворец чирикает и, неловко переступив лапками по мягкой подушке, вспархивает ему на плечо. Драко осторожно обхватывает птичье тельце пальцами.
- Сейчас я тебя выпущу. Не глупи больше, договорились?
Птица дёргает круглой головкой и вновь чирикает - в негромких певучих звуках Малфою чудится типичное для Поттера «Да ла-адно…». Он усмехается, отталкивает ногой одеяло и, подойдя к окну, распахивает створку.
- Будь осторожнее, дурень. Впрочем, как всегда.
Скворец тихо копошится в лодочкой сложенных ладонях. Драко подносит его к лицу, тихонько дует на глянцевые перья, нежно проводит большими пальцами по выпуклому пёстрому брюшку. Птица вздрагивает, растопыривает крылья. Малфой касается губами тёплой блестящей спинки и шепчет:
- Лети…

Скворец слабо клюёт его в кончик пальца и взмывает в воздух. В сером предутреннем небе он быстро превращается в крохотную чёрную точку. Драко напряжённо, до боли в заслезившихся глазах, всматривается в густое месиво туч, потом прикрывает воспаленные веки. И внезапно перед мысленным взором всплывают они: Мальсибер, огромный стервятник - венчик редких волос вокруг плешивой макушки и длинная голая шея, торчащая из оборок воротника старомодной мантии… приземистый коротконогий Долохов, похожий на степного коршуна… узкое, ястребиное лицо отца… и Белла, старая ворона, с её плоским лбом и безумным взглядом выпуклых чёрных глаз… Он до крови прикусывает губы и с силой захлопывает окно.
- Accio одежда!

… Пятнадцать минут спустя из мотеля выходит высокий старик в длинном чёрном плаще, внимательно оглянувшись вокруг, останавливается под ветвями чахлого дуба и что-то шепчет. Мгновение – и никого уже нет, только на рыхлой, влажной от дождя земле остались глубоко вдавленные следы тяжёлых ботинок.

* * *

Гвен, позёвывая, спускается в холл и замирает, увидев на стойке тускло поблескивающий ключик. Что такое? Кто-то уже выехал? Она торопливо смотрит на брелок – десятый номер. Вот чёрт, это же тот самый чокнутый старикан. Неужели натворил каких-то гадостей и решил поскорее смыться? Она гадливо вздрагивает, вспомнив, как неделю назад помогала горничной отмывать заблёванную ванну. О господи, неужели опять то же самое?! Гвен торопливо поднимается в номер, обследует комнату, заглядывает в ванную и облегчённо вздыхает – всё в порядке. Внезапно её внимание привлекает что-то непонятное, лежащее на столе. Она подходит ближе, не веря своим глазам, смотрит на радужную бумажку, подносит её ближе к лицу и негромко свистит от изумления.

Пятьдесят фунтов.

Гвен подпрыгивает на месте. Она прямо-таки готова расцеловать банкноту. А старик-то, оказывается, не такой идиот, каким казался. В памяти всплывают потрёпанные страницы журнала, блеск мелких стразов на ярко-розовых ремешках… и внезапно девчонка улыбается, поглубже засовывая деньги в карман джинсов. Чёрт с ними, с босоножками, на распродаже наверняка можно будет найти похожие. А вот миссис Прескотт говорила недавно, что в Эдинбурге можно купить чудесные пояса из собачьей шерсти – самая лучшая штука для больных ревматизмом. Пятидесяти фунтов хватит и на поездку туда и обратно, и на пояс. Мама будет ужасно рада… а Тим всё равно редкостный придурок.

Гвен подходит к окну и распахивает смешно заскрипевшие створки. Гладкое чёрное шоссе убегает вдаль, как шёлковая лента. Тонкие иглы солнечных лучей, пробивающихся сквозь облака, вышивают на мокром асфальте странные пятнистые узоры, умытая дождём листва дуба слабо шелестит под лёгким утренним ветерком. Гвен смеётся, и худенькое прыщавое личико угрюмой шотландской девчонки преображается, словно освещаясь изнутри.

- Удачи… - шепчет она, сама не зная кому. И смотрит, как в прорехи между расползающимися тучами выглядывают крошечные, нежно-бирюзовые кусочки августовского неба.