Хмурое осеннее утро опустилось на город. Девушка, стоявшая у окна, смотрела на низкие, плаксивые облака и только плотнее укутывалась в свитер. Пол был холодным, и она шевелила пальцами босых ступней, чтобы они не онемели.

«Грустишь, Джинни?»

Он подошёл сзади и обнял её, и она успокоилась в его руках, забыв на мгновение все свои горести и печали. Гарри был здесь, Гарри был рядом, Гарри мог её защитить.
Тень закрыла едва появившееся из-за туч солнце.

«Тебе снова снился Том?»

Она не ответила, но Гарри и не ждал ответа – он знал её слишком хорошо, видел её насквозь. Джинни опустила ему на плечо голову и тут же почувствовала тёплый поцелуй в висок.
Облака плыли мимо, словно огромные белые волны за окном. Казалось, на небе цунами. Казалось, в её душе – тоже.

«Я понимаю, это было страшно. Но нельзя же терзаться так долго… Том умер, не думай о нём больше. Том умер, детка. Я не хочу, чтобы он был третьим в нашей постели.»

«Что ты знаешь о страхе, Гарри?» - ответила она, повернувшись к мужчине лицом. Он не узнал её глаза, он не узнал её голос. Это говорил с ним безжалостный Том, залезший без спроса в тогда ещё маленькую детскую душу женщины, которую Гарри любил. Том, осквернивший её.
Если бы Гарри знал, что это рядом с ним Джинни вспоминает Тома, постоянно, с тех пор, как Волдеморт был уничтожен… Если бы Гарри знал, он бы покинул её, чтобы она не страдала. Но он не знал. Помимо своей воли, освободитель волшебного мира нёс в себе частичку своего врага, полученную ещё в раннем детстве и значительно увеличившуюся со времён последней битвы.

«Я хочу знать всё о тебе, Джинни. Потому что я люблю тебя. Я должен знать, что тебя тревожит.»

Воспоминания. Она хотела сказать это, но побоялась тем самым завести разговор дальше. Небо над городом расплакалось от жалости, и Гарри, отвлекшись на него, не заметил слезу, скатившуюся по щеке Джинни.
«Тайная комната. Ты знаешь, что там произошло» - сказала она дрожащим голосом, снова устремив взгляд в окно. По мокрому тротуару шла маленькая девочка под большим розовым зонтом с клеёнчатыми оборками. Она шлёпала по лужам и что-то напевала. А потом девочка скрылась из виду, оставив влажные крохотные следы на сухом под деревьями асфальте.

«Наверное, я знаю не всё. Том что-то сделал с тобой, пока я спешил к тебе на помощь?»

«Он со мной переспал.»

Молчание. Джинни не знала, почему сказала это. Всего несколько секунд назад она больше всего на свете боялась, что Гарри об этом узнает. Он не скривился от отвращения, не вышел прочь из комнаты, и Джинни почувствовала, как отлегло от сердца.

«Он причинил тебе боль?»

«Нет.»

«Почему же ты так страдаешь?»

«Я грущу о нём»

Она закрыла глаза и услышала, словно наяву, чавканье Его ботинок по грязному мокрому полу девчачьего туалета. Раздвигающиеся по Его слову раковины, прыжок вниз в Его объятьях, путь к двери в тайную комнату на Его руках. Она не знала, куда Он ведёт её, и не хотела об этом думать. Тогда ей было всё равно. «Вирджиния, моя девочка, вот моя рука. Прими её.» - Она погружает в дневник свою руку, ощущает, как кто-то касается её пальцев, хватает чужую ладонь и тянет на себя, и вот уже Том появляется, как божество, в ореоле света – сходит со страниц, ступает на мокрый кафель…касается её лба своими ледяными губами. В его объятьях было так холодно…

Джинни открыла глаза – на улице играли дети. Один из них, самый высокий мальчишка с влажными тёмными кудрями, поднял голову и посмотрел прямо на неё. В нём было что-то от Тома.
Гарри молчал, слушая дыхание любимой. Значит, она солгала ему тогда, бесконечно далёкие пятнадцать лет назад. Маленькая одиннадцатилетняя девочка, она нашла в себе силы сказать, что последним запомнила то, как Он вышел из дневника. Что Джинни сказала осматривавшей её мадам Помфри, при осмотре заметившей кровь на юбке девочки? Что Джинни сказала родителям? Что Джинни говорила Тому, когда вновь оказалась в его власти? Это было три года назад, как раз перед тем, как Гарри убил его.

У Гарри не было слов, у него не было тепла, у него не было ничего, чем он мог бы поддержать Джинни – он и так уже отдал ей всё.

Она хотела бы всё рассказать Гарри, но она не могла подобрать нужных слов – она пережила всё на одном дыхании, как переживает каждый раз, вспоминая. Есть вещи, которые не передать словами, есть вещи, которые и пережить-то нельзя. Джинни не могла говорить об этом, не могла об этом думать. Но воспоминания всё возвращались и возвращались, словно ставя ей в вину смерть Тома.

«Я уверена, тебе не стоит знать этого, Гарри»

«Я хочу знать о тебе всё.»

«Тогда знай. Но учти, я не могу говорить об этом…»

Она доверилась ему, надеясь, что он любит её достаточно сильно. Она позволила применить к себе легиллименцию, чтобы впустить его в воспоминания из далёкого прошлого.
Год тысяча девятьсот девяносто третий. Тайная Комната. Томас Марволо Риддл, призрачный, почти бестелесный. Юноша неземной красоты.

Джинни снова посмотрела в окно. Сейчас улица была пустынна, только дождь моросил, шелестел в кронах деревьев, шлёпал по лужам как мальчишка Том, который, наверное, и вправду когда-то был мальчишкой, мечтал о том, чтобы воспитательница из приюта не отобрала у него рогатку, чтобы яблоко, с большим риском украденное из сада, оказалось спелым, чтобы дождь не шёл в его день рожденья… разве он был виноват, что не исполнялись его мечты, ожесточая трепетное детское сердце? Разве он был виноват?.. У Джинни не укладывалось в голове то, что Том, по рассказам Гарри, был плохим человеком всегда. Она просто не могла в это поверить.
«Не оправдывай его, дорогая. Он стал тем, чем стал, хотя мог избежать этого.»

Она смотрела прямо перед собой, но не видела ни оконного стекла, ни неба. Перед её глазами улыбался Том, склоняясь над нею, ласкал взглядом, опускался над её лицом так низко, что на щеке оставляли прохладный след его тёмные кудри со странно расплывчатыми контурами. Он целовал её всё ещё по-детски пухлое лицо, влажное от слёз. Джинни понимала, что то, что происходит – неправильно, но не могла ничего с собой поделать. Руки Тома ласкали её под юбкой, длинные худые пальцы пролезали за резинку трусиков, везде-везде, словно осьминожьи щупальца, и девочке казалось, что у него по крайней мере сотня пальцев. Джинни не понимала, что с ней, и отчего такая бешеная пульсация меж ног, словно там вдруг выросло второе сердце. Девочка билась в неистовстве, словно предлагая забрать себя всю без остатка.
Том задрал её мантию, блузку, юбку, отвлекшись от поцелуев и пожирая глазами её тело.

«О, Мерлин!» - воскликнул Гарри.
Джинни повернулась к нему, её лицо было залито румянцем. Она стеснялась своего ещё неразвитого детского тела перед человеком, за которым замужем уже много лет. Это показалось ей странным. Но, наверное, такое было вполне естественно для маленькой девочки, которая, тем не менее, инстинктивно раздвигала перед почти что незнакомым семнадцатилетним парнем ноги в белых гольфиках.

Том смотрел на неё и не мог оторвать взгляда от ещё по-мальчишечьи узких бёдер, припухших виноградно-розовых сосков едва начавшей развиваться груди, над правым из которых была маленькая тёмно-коричневая родинка. «Том, пожалуйста! Том! Том!» - кричала она, подаваясь ему навстречу тазом. Она чувствовала текущую вниз от этой раскалённой пульсирующей плоти тёплую вязкую каплю, которую Том поймал пальцем и размазал где-то там, где, как казалось Джинни, было особенно горячо. Его прикосновение было ледяным и болезненным. Она не видела, что он там делает с нею такое приятное, а только смотрела на его лицо, при этом совершенно ничего не выражающее, но глубоко изнутри горящее нечеловеческой похотью.

Затем Том склонил голову и коснулся языком, холодным и шершавым, её нежной кожи. Теперь Джинни уже не могла следить за его лицом: обзор ей загораживали задранная одежда и поднятые колени. Зато она чувствовала, как чёлка Тома скользит по её ещё безволосому лобку и как его язык проникает в девственное влагалище, без труда преодолев рассчитанную на большее преграду. Джинни билась, брыкалась, кричала от удовольствия, доставляемого ласками, что вскоре надоело Тому. Он в первую очередь хотел насладиться сам.

Джинни не видела, как выглядит его орган, но она в полной мере ощущала, как он касается головкой сначала её бедра, затем – влажного, подготовленного к проникновению отверстия. Тогда она не успела закричать или понять что-то, но позже думала, что, наверное, так могла бы чувствовать себя стена, в которую забивают гвоздь. Всё-таки, Джинни была одиннадцатилетней девочкой, а Том – уже почти взрослым мужчиной. Но он смотрел на неё – он так смотрел на неё, и столько было в его глазах его же собственного удовольствия, что Джинни упивалась им с восторгом, свойственным маленьким девочкам, обожающим до безумия юношей более взрослых, а потому недосягаемых.

Их тела соприкасались, и Джинни казалось, что она растворяется в Томе, а он – в ней, и они соединяются где-то там, где в её теле движется его член, увлажнённый её соками и её девственной кровью. Она тёрлась об него, как могла, стараясь урвать и для себя кусочек блаженства. Но Том не думал о ней в тот момент или думал не о ней, и, тем не менее, когда он кончил в глубине её детского осквернённого тела, и у самой Джинни пульсация внизу живота вспыхнула и забилась ещё ярче и чаще, как трепещущее птичье сердце, и тёплая волна пошла наверх, она поняла, что Его семя было горячим. И ладонь томова, смежившая в лёгком касании ей веки, была чуть влажной от пота. Девочка видела перед собою спасительную темноту, словно утешавшую, уверявшую в том, что в произошедшем нет её вины.

Много лет спустя Джинни поймёт, что из всех испытанных ею за всю жизнь оргазмов тот был самым настоящим. Может быть, даже слишком настоящим и слишком отчётливо запомнившимся, чтобы не быть порождением её фантазии. Открыв глаза, закрытые ладонью Тома, она увидела Гарри и пронзённый клыком василиска дневник, оставшийся от человека, обладавшего ею всецело всего-то какие-то полчаса назад. Одно было странно: не смотря ни на что, Джинни всё же была благодарна Гарри.

«Значит, так это было?» - спросил мужчина дрожащим голосом. Он вцепился пальцами Джинни в плечи, сам того не замечая. Она была его любимой, его женой, матерью его детей. И он до сих пор так мало знал о ней, так несерьёзно относился к её тайной грусти. Можно ли было разобраться в чувствах к Тому, оставшихся в память о страшном детстве?.. Джинни пробыла под его заклятьем почти целый год и, стало быть, к нему привыкла…

«Знаешь, Гарри…я до сих пор ощущаю сосущую пустоту внутри…Мне его ТАМ так не хватает.»

Гарри выпустил женщину из кольца своих рук и уставился в окно. Там, по влажному тротуару, сновали люди, не знавшие и не желавшие знать о жильцах дома, мимо которого проходили. Они куда-то спешили или просто прогуливались, шли в компании, вдвоём или поодиночке, двигались вперёд, олицетворяя собой бесконечное течение времени, которое, говорят, лечит всё.

Гарри услышал, как в столовой звенит ложкой заваривающая себе кофе Джинни, как свистит чайник, как хлопают дверцы шкафа, и улыбнулся сам себе.

Была боль, была страсть, было желание, так похожее на алчность – яркие, страшные воспоминания. Те, которые никогда не будут забыты.
И есть дом, и есть старый маггловский чайник, и есть скрипящая супружеская постель, и есть взаимность, и есть взаимовыручка, и есть любовь. И сюда, только сюда, в это тусклое, облачное, но такое родное настоящее хочется возвращаться. И, может быть, то самое желание быть здесь и сейчас, в эту самую минуту – и есть счастье?..

Гарри спешно натянул брюки, вышел из спальни и босиком пошёл по коридору. По дому разносился аромат кофе и свежей булки. Джинни стояла у окна, держа в руках чашку кофе, грея ею продрогшие ладони. Гарри на миг показалось, что она снова грустит, и он решил не тревожить её, но Джинни сама к нему обернулась. Она улыбалась, а на щеках её блестели подсыхающие дорожки уже забытых слёз.

«Дождь кончился, Гарри, дождь кончился.» - сказала Джинни, и он улыбнулся ей в ответ. Так они улыбались и молчали, думая каждый о чём-то своём, но, Гарри был уверен - не о Томе.